Я понимаю твое разочарование, честное слово. Но пока кто-нибудь еще, кроме тебя, не сообщит об исчезновении девочки, боюсь, у меня связаны руки.

Поговори со мной снова. Но на этот раз оставь весь свой гнев дома. Я хочу тебе помочь.

Детектив Старк»

Несколько раз моргнув, я уставился на монитор. Детектив приняла меня за Брэндона. Парень знал, что Бейли похитили, но полиция ему совсем не верила. Подавив беспокойство, я ответил.

«Детектив,

Я не тот, за кого вы меня принимаете, но получил ответы на свои вопросы. Буду на связи.

Мистер Атлантик»

На этот раз Рита не ответила. Наверное, мне не стоило начинать переписку с ней, но я ненавидел саму мысль о том, что по какой-то причине родители просто вычеркнули Бейли из своей жизни. Картинка не складывалась, и Старк нужно было открыть глаза на правду.

Я настолько погрузился в изучение жизни Бейли, что у меня чуть не началась полномасштабная паническая атака. Поскольку у меня не было власти ни понять ситуацию, ни разрешить, я решил заняться тем, на что мог повлиять.

Например, своим шкафом.

На протяжении последних двух часов я перемерял вещи, дабы убедиться, что они по-прежнему подходили мне, перевешивал рубашки по степени новизны и осматривал каждую на наличие дефектов вроде дырок или пятен. Часть я отложил в кучу для благотворительности.

Закончив со шкафом, я проделал то же самое с каждым ящиком комода.

Затем с тумбочкой в ванной.

Потом со всеми папками на своем компьютере.

Я не мог сидеть, сложа руки, пока в моей голове проносился миллион причин, почему родители не сообщили о пропаже Бейли.

Может, они действительно считали, что она с кем-то сбежала. Да хотя бы с Гейбом. Неужели их ничуть не встревожило, что их дочь исчезла с мужчиной старше нее?

Вдруг нашелся донор для ее матери? Но разве родители могут поехать на операцию, не заявив о пропаже своего ребенка?

Или же они знали об исчезновении, просто им было плевать. Но как можно наплевать на Бейли?

Нет, последний вариант был нереальным.

Вдруг Гейб убил ее маму и папу? Тогда почему их банковским счетом до сих пор пользовались? И какого черта ее отец выкладывал кадры повседневности на странице в социальной сети?

Я до сих пор не приблизился к разгадке, заставлявшей меня ломать голову.

Мне нужно было позвонить папе.

— Уоррен, — послышался на другом конце линии хриплый голос отца. — Что-то случилось? Все в порядке?

— Да, папа, — я потер ладонью щеку и взлохматил волосы. — Просто хотел услышать твой голос.

На миг повисла тишина, прежде чем он снова заговорил.

— Я рад, что ты позвонил. О чем поговорим? Хочешь, чтобы я утомил тебя рассказом о нью-йоркском клиенте, с которым практически заключил контракт?

— Да, пожалуйста, — улыбнулся я, забравшись на кровать.

Следующие полчаса, несмотря на множество зевков, папа скармливал мне слегка приукрашенные истории о своем новом клиенте, чтобы вызвать у меня смех. Я посмеивался и к концу вечера заметил, что у меня отяжелели веки.

— Папа, — пробормотал я, — я пойду. Спасибо, что утомил меня.

— Обращайся, — его глубокий смех успокоил меня, напоминая о детстве, когда я перед сном забирался к папе на колени. — Через три недели или около того вернусь в Сан-Диего. Тогда и наверстаем упущенное.

— Спасибо, пап.

Мы распрощались, и после я просто лежал в постели, придумывая, как объяснить отцу появление Бейли. Он не обрадуется, это уж точно.

Думая о нем, я провалился в сон.

— Лайла пришла.

Услышав ее имя, я вздрогнул и, отняв от лица подушку, посмотрел на отца. В его темных волосах появилась седина, которой недавно еще не было. Два месяца ада быстро состарили его.

— Скажи ей, что я сейчас не могу с ней встретиться, — пробормотал я, снова притягивая к лицу подушку.

Папа зарычал с порога. Стоило мне понять, что он полностью открыл дверь, как мое сердце забилось быстрее. Я снова и снова твердил ему держаться подальше от моей чертовой комнаты. Подушку вырвали из моих рук, и я уставился в пылавшие глаза своего отца, нависшего над кроватью.

— Встань и поговори с девочкой. Тебе придется рано или поздно. Сейчас же, Уоррен!

Я вздрогнул от его тона, невольно попятившись по постели на другую ее сторону. Казалось, у меня горела плоть от одного лишь присутствия другого человека в моем микрокосме, и я начал царапать чесавшиеся предплечья.

— Уходи! — прошипел я.

— Тогда расстанься с ней, — стиснул папа зубы, но его взгляд смягчился. — Девочка приходит сюда каждый день, как потерянный щенок. Я готов сделать для тебя практически все, но кое-что не в моих силах. Попрощайся с ней, и она уйдет навсегда.

Мысль о расставании со своей девушкой — с той, которую я очень любил — буквально распотрошила меня. Но как бы я ее удержал? Я даже не мог выйти из своей комнаты, не заработав паническую атаку. Меня преследовали кошмары о той ночи.

Так.

Много.

Крови.

Она отравила мой разум. Я больше не мог ясно мыслить. Не видел ничего, кроме грязи, инфекций и токсинов вокруг. Омерзительная проблема, с которой я мог справиться, лишь запираясь в своей спальне и принимая душ несколько раз в день.

Он помогал.

Успокаивал бушевавшую во мне бурю.

Я чувствовал умиротворение, до бесконечности намывая руки под практически кипящей водой.

Но бывали моменты, когда на меня обрушивался внешний мир, и я терял рассудок.

— Папа, — взмолился я голосом, сдавленным от эмоций и подступавших слез, — пожалуйста, уйди. И скажи Лайле, чтобы тоже ушла.

Он потупил взор, и у него немного задрожала нижняя губа. Я ненавидел видеть своего отца расстроенным, но не знал, что еще мне сделать. Я не мог его утешить. Ни эмоционально. Ни уж точно физически.

— Я так виноват, — искаженно выдавил папа, прежде чем выскочил из спальни в невероятной спешке.

Горячие слезы жгли мне глаза, и я зажмурился. Сжав кулаки по бокам своего тела, я взвыл от расстройства. Гнев во мне был взрывоопасен, и не бойся я последствий, разнес бы свою комнату голыми руками.

Пробил бы дыры в каждой стене.

Скинул на пол все предметы со всех плоскостей.

Сбросил одежду с вешалок.

Разорвал в клочья простыни и одеяло.

Стянул ковер и вырвал половицы прямо из бетона.

Разбил зеркало над комодом.

Сделал бы что угодно, лишь бы окружение соответствовало моим внутренним ощущениям. Забит до смерти. Смят и раздавлен. Разорван в клочья. Разрезан надвое. Разбросан по округе. И оставлен лежать кровавыми кусками мяса. Хуже всего было моему сердцу. Порой я сомневался, что оно продолжало биться. Мне даже хотелось выхватить карманный нож, проделать глубокую дыру под ребрами, засунуть руку в кровоточащую плоть и сжать черный орган в кулаке. Вырвать его из себя, отделить от своей души и посмотреть, что останется. Я полагал, что ничего. Разве что черные гнилые клочья, но ничего прежнего.

Доктор Вайнштейн сказал, что ужасные мысли нормальны в моем состоянии. Что на сеансах терапии мы обсудим все мои мрачные образы.

Но я не хотел ни о чем говорить.

Ни о трагедии.

Ни о моих навязчивых мыслях.

Ни о том, что я был психопатом, неспособным обнять свою девушку или сесть на кровать рядом с отцом, не заработав тем самым нервный срыв.

Доктор Вайнштейн ошибся. Меня нельзя было вылечить. Нельзя было исправить то, что во мне исказилось. Дело было не в моей голове, нет. Моя проблема была более чем осязаема. Я чувствовал, как черные извращенные щупальца заражали каждую мою клетку, мембрану и кость в теле.